Традиции & Авангард. № 4 (7) 2020 - Литературно-художественный журнал

– Ну так скоро вроде похолодает. Я что сказать хотел, Олег Сергеевич… У моего Васьки одноклассник, там серьёзная проблема с матерью.

Водитель кашлянул, не решаясь продолжить.

– Что за проблема, Юра?

– Ну это, сидит она вроде. И пацан остался совсем один. Из квартиры его выкинули.

Васька, сын водителя, был на год младше Никиты. Хороший, правильный парень, в хоккей играет и учится для спортсмена вполне прилично.

– Я знаю, Олег Сергеевич, как вы не любите, когда не в общем порядке… Но тут такое дело. Пацан этот, Сева, он сейчас у нас живёт. Податься ему реально некуда.

– А что ты раньше молчал? Они по нашему округу?

– По нашему, да.

– Ну пусть этот Сева запишется ко мне на приём в установленном порядке всё-таки.

Водитель тяжело вздохнул, а Зиновьев вдруг вспомнил сегодняшний сон, когда взрывались милые сердцу домики, и сказал:

– Ладно, звони парню, пусть сегодня подъезжает. Попрошу Настю найти полчаса. Но сегодня пятница, короткий день!

– Спасибо, Олег Сергеевич!

– Да погоди со спасибами. За что мать сидит?

– Он вам сам всё расскажет. Спасибо, Олег Сергеевич, ещё раз!

От машины до приёмной было идти две минуты, но Зиновьеву этого хватило, чтобы снова вспотеть.

Неверующий католик

В приёмной уже толпились люди – и даже после самого беглого взгляда на каждого становилось понятно, что пришли они сюда не от хорошей жизни. За два года депутатства Зиновьев научился чуть ли не с ходу определять проблему, которую ему сейчас озвучат, – вон та женщина с поджатыми губами будет жаловаться на обманувшего застройщика, старуха в вязаном чепчике попросит за внука-наркомана, а мужик в спортивном костюме скажет, что согласен на любую работу, потому что он в кредитах с головы до ног. Избиратели! Вверенный ему народ.

– Настя, почему в приёмной кондишка не работает? – спросил Зиновьев помощницу.

– Я уже мастера вызвала, – сказала Настя. – После обеда приедет.

– А раньше никак?

Сам себя ругнул: если бы получилось раньше, мастер давно был бы здесь. Настя – идеальный помощник, надёжное, пусть и худенькое плечо. За всё время работы на Зиновьева – ещё с предвыборной гонки – она лишь раз отпросилась у него на час в рабочее время: чтобы развестись.

– Я и не знал, что ты замужем! – поразился депутат.

– А я не замужем. Моя сестра расходится с мужем, для неё это очень болезненно, поэтому меня попросила. Мы с ней идентичные близнецы, ещё в школе друг за друга контрольные писали. Нас только мама различает, и то не всегда.

Зиновьев поморщился, потому что Настя – с его ведома! – собиралась нарушить закон, но вовремя придавил в себе ханжу. Всего через час после развода помощница снова была на месте – в таком же ровном настроении, как утром, разве что по клавиатуре колотила несколько более яростно.

Депутат не был идеалистом, но подлецом и трусом он тоже не был – давно разочаровавшись во всех и вся, он использовал своё нынешнее положение не только в целях личного обогащения, как это делают остальные. По мере сил и возможностей Зиновьев всё-таки пытался помогать своим избирателям, хотя и понимал, что в половине случаев эта помощь не обернётся ничем хорошим.

А в другой половине – обернётся ничем.

Застройщик, обманувший женщину с поджатыми губами, недосягаем по причинам, подробно перечисленным в договоре мелким шрифтом. Внук-наркоман умрёт ещё до зимы. А мужчина, согласный на «любую работу», будет копаться в предложенных ему вариантах, брезгливо отказываясь от каждого.

И всё-таки Зиновьев продолжал свою «мышиную деятельность» – так называл её один коллега по Госдуме. Иногда что-то сделать всё же получалось, люди потом благодарили Зиновьева, хотя делал он это не потому, что ждал от них благодарности.

А почему – и сам объяснить не мог.

Верил бы ещё в Бога, было б понятно. Но у него от всей веры был приснопамятный лопух, который на могилке вырастет, – у кого-то из русских классиков это было, про лопух. Надо спросить Надю, у кого именно.

Если заходил вдруг разговор о Боге, Зиновьев всегда отшучивался: я, дескать, неверующий католик.

Католичество – с внешней, обрядовой стороны – привлекательно. Прохладный мрак соборов, монашеское пение, таинственный целибат… А ещё в последние годы Зиновьеву стал нравиться ислам – но, опять же, чисто внешне. В мечетях ему становилось хорошо, спокойно как-то и свободно. Нравилось, что никто на тебя не смотрит, что каждый сам с собой и с Богом. Родное православие раздражало как раз таки несвободой: пресловутая соборность, совместная молитва, общая свеча – всё это отдавало каким-то общежитием. А депутат с детских лет был единоличником.

В кабинет вошла Настя:

– Олег Сергеевич, я записала к вам на три молодого человека. По просьбе Юры. И он уже пришёл, на полчаса раньше, а у нас как раз пусто пока. Запускать?

Зиновьев успел позабыть про утренний разговор, но тут же вспомнил: Сева, мать сидит, парня выкинули из квартиры. Махнул Насте – пусть заходит.

Сева оказался высоким, беленьким, с уже опалённым бедой взглядом. Но смотрел он на Зиновьева без всякого заискивания и сразу этим понравился.

Всех мальчиков такого возраста (Сева сказал, ему шестнадцать) депутат всегда сравнивал с сыном – и обычно сравнение было в пользу Никиты. Зиновьев гордился хорошей учёбой сына, радовался, что у него нет вредных привычек или каких-нибудь татуировок, которые депутат по старой памяти звал «портачками». Никита много читал, смотрел какие-то заумные фильмы, играл в компьютер, как все они сейчас, – но без перегибов. Спортом, к сожалению, пренебрегал, и друг у него был единственный. Денис. Он Зиновьеву не нравился. Тощий, с пегой бородкой («Неужели вам в школе разрешают ходить в таком виде?» – спросила жена, и Никита потом довольно резко попросил Надю больше не задавать его друзьям таких вопросов), на руках портачки: «Денис» – на правой и ещё один «Денис» – на левой, волосы покрашены в цвет бриллиантовой зелени. Никита перед этим Денисом благоговел, а тот относился к депутатскому сыну снисходительно, как бы даже предлагал Зиновьеву-старшему вместе посмеяться над наивностью младшего. Дескать, мы-то с вами взрослые люди, а этот – дитя малое, неразумное! Депутата это раздражало, но он терпел, потому что Надя давно ему объяснила, как важно сегодня для подростка быть социализированным. Лучше такой друг, чем совсем никакого.

А этот Сева выглядел взрослее не только Никиты, но и Дениса: беда старит вернее бороды и татуировок. Держался спокойно, но пальцы всё-таки дрожали: Зиновьев увидел это, когда мальчик взял из рук Насти чашку с чаем. Взял, поставил на стол, поблагодарил, но пить не стал – слишком волновался.

– Ну,